Овсянки в коньяке

Шаткий стул, отдавший своё здоровье господам и их дамам, приговорили к свалке, но пока его вынесли на заднее крыльцо ресторана, чтобы персонал мог иногда продышаться от кухонного чада. Сейчас на стульчике сидел сам хозяин ресторана.

На ветке старой дворовой яблони висела кормушка из пластиковой бутылки, и на неё лихо пикировали синицы. Синицы были похожи на гусар далёких времён: грудь навыкат, тонкие, как в обтяжку, ноги и на пятках - шпоры четвёртых пальцев, которыми птахи звонко царапали кормушку.  Ресторатор смотрел, как синицы растаскивают семечки, и курил.  На крыльцо выглянул официант:

- Там этот… который миллионер. Вы говорили предупреждать, когда такие гости приходят.

- Правильно, - похвалил ресторатор и даже не сделал замечание за сбившуюся на бок бабочку. – Сейчас иду.

Он встал со стула, и синицы – фрр! – отлетели подальше, к другой яблоне, всегда бесплодной во всех смыслах, даже с точки зрения синицы.

Зал был полупуст и плохо освещён. Собственно, низко подвешенный плафон ронял сырой блин света только на один столик, за которым сидели мужчина и молодая женщина.

(Трудные времена, опять трудные. Только выкарабкались из карантина – и вот опять. Можешь вести курс лекций: «Как превратить собственное увлечение в западню и пропасть в ней». Нет: «в капкан». Нет: «в смертельную западню». Хотя - почему «курс»? Хватит и одной лекции).

- Покажи, - сказал он официанту.

Тот показал свой блокнот с бисеринками букв.

- Угу, - кивнул ресторатор.

Мужчина пошлёпывал закрытым меню по краю стола. Его спутница водила пальцем по экрану сиреневого айфона. Не поднимая головы, она канючила, выпячивая перламутровые губки.

- Мииилый, ну мииилый, - говорила девушка голосом сладким, тягучим, как мягкая карамель в шоколадном батончике, от которой больной зуб долго дёргает, будто тычут иголкой в нерв.

Видимо, она так часто повторяла своё «мииилый», что это уже звучало, как если бы она говорила «гражданин», или «ваше благородие», или просто «эээй!». Сразу вспомнилась та американка в самолёте, которая так же вот дёргала своего спутника бесконечными hony, хааани, слаааденький, но ничего сладостного в этом приторном и протяжном обращении не чувствовалось.

У миллионера, видимо, зубы здоровые, - подумал ресторатор. Потому что у него самого зубы были плохие, кариес, и даже мысль о сладком могла угрожать болью.

- Ну, почему опять сюда? Мииилый, тут пусто, темно и скучно. Даже музыки нет. Ну, мииилый.

- Шат ап! – лениво сказал миллионер. – Тебя не спросили.

- Ну, мии…

- Именно потому. Потому что ни музыки, ни людей. Как минимум – твоих непременных хлыщей. Из которых каждый третий – гомик.

- А почему ты не заказал шампанское? – сменила тему девушка.

- Потому что. Газы - вредно. Можешь пить моё.

Это был местный миллионер. Миллионер он был ненастоящий: всего лишь рублёвый. Однажды он оставил ресторатору свою визитку, ресторатор её сохранил, но фамилию миллионера теперь забыл. Фамилия ни к чему, если ресторан всё равно был единственным местом, где могли пересечься круги их обитания.

Для ресторатора это был Просто Едок. Конечно, профессиональные понты велят называть Едоков – Гостями, но наедине с собою ни один ресторатор не думает о них как о гостях. Ты вовсе не обязан вести с Просто Едоком умные или хотя бы светские беседы, играть с ним  в тихие настольные игры, надолго уступать ему свой душ, а может, и стелить ему простыню. Ты должен просто дать ему пожрать – желательно что-нибудь такое, чтобы он не отравился. Или такое, чтобы он мог повыпендриваться.

- У вас уже приняли заказ, - не спросил, а утвердил ресторатор, подойдя к столику.

- Рад вас видеть снова, - сказал он, глядя сверху на затылок клиента, коротко, очень коротко выкошенный – так, чтобы проплешина не слишком выделялась.

- Хороший выбор, между прочим, - добавил ресторатор.

Это он тоже сказал так, чтобы в голосе не слышалось заискивания. И, не спрашивая разрешения, придвинул стул из-за соседнего столика. Миллионер был из тех, кому нравится всюду быть своим.

- Я рискнул попробовать ваш «Наполеон», - сказал миллионер.

- Достойный коньяк, - одобрил ресторатор.

- Не польский?

- Обижаете.

- Он и правда двенадцатилетний?

- Не знаю. Моему ресторану ещё только девять. Но это хороший коньяк, не польский. Его можно даже девочкам. Как врач говорю.

- А вы врач? – встрепенулась спутница миллионера, поправляя нитку жемчугов на шее. -  А вот скажите, если по утрам…

- Помолчи, - сказал миллионер, и она снова уткнулась в экран.

Ресторатор действительно заканчивал мединститут. (Шесть лет - коту под хвост. И ещё, и ещё… Господи, как же много там, под хвостом, умещается лет нашей жизни!).

Он знал, что миллионер – выпускник физмата. О таких людях пишут часто и не избегая никаких подробностей. Ресторатор поинтересовался и нашёл информацию в Интернете, использовав визитку миллионера. А миллионер о рестораторе, конечно, не читал ничего. Он не тратил времени на такие пустяки. Может, поэтому он и миллионер.

Девушка заёрзала на стуле, она пыталась то так, то этак сложить ноги, рукой натягивая на колени высоко взрезанный подол.

- Не нравится платье? – отвлёкся миллионер от разговора с ресторатором. – Оно было вполне себе дорогое. Ты поэтому и просила? Вот и покупай тебе…

Ресторатор сделал вид, что не слышит.

-  Хотел побаловать даму, но тут не нашёл, – миллионер погладил кожаную тиснёную обложку меню.  - А вы как-то рассказывали мне об овсянках на коньяке.

- «В», сударь, «в» коньяке. Овсянка, овсяная каша бывает на молоке, но овсянки – в коньяке. «На» – это поверхностное соприкосновение. А здесь – полное проникновение. Разница, как между поглаживанием и… ну, вы, наверное, поняли.

- Вы, видать, филолог по образованию.

- Хм… Откуда вы, собственно, это?..

(Точным наукам сопутствует привычка к логическим построениям. Хотя постройку эту лучше возводить на более надёжном фундаменте, чем случайное наблюдение, нечаянно оброненное слово. Как это теперь у молодых принято выражаться-то? Рандомное, да).  

- Нет, это подать не сможем.

Подача что-то задерживалась, - отметил про себя ресторатор. Разберёмся потом. Он стал заполнять паузу:

- Овсянки – они вроде… вроде синиц. Только красивее. Такие…  как лимончики. Или…  Вот выйдешь весной на луговину, а она – вся в одуванчиках. Подойдёшь ближе – фигак, все одуванчики разлетелись. Не облетели, как одуваны, а именно что разлетелись – целыми жёлтыми цветками кружат в воздухе. И воздух вокруг тебя зудит, даже щекам щекотно. Они ведь мелкие – тридцать граммов каждая. Если питается нормально, конечно. Меньше воробья, чуть больше синицы.  Воробей до сорока граммов раскормиться может, синица тянет на двадцать. А овсянка – тридцать. И то не всякая. Садовые, которых французы используют и называют ортоланами – «садовниками», не дотягивают, они - с синицу. Представляете, сколько таких на одну порцию нужно, чтобы распробовать, а тем более насладиться? Это вам даже не фуа гра:  печёнка одного циррозного гуся – это сразу триста грамм минимум. Десять овсянок.

Официант принёс коньяк. Бабочку он так и не поправил.

- Ей тоже, - велел миллионер, когда официант, не примеряясь, наполнил его снифтер ровно на четверть, как обучили.

- Очень своеобразное блюдо, очень. – продолжал ресторатор. – Знаете, в нашем деле бывают такие блюда, которые из-под ножа не подашь.

- Из-под ножа? – вздрогнул миллионер.

- Ну, в смысле – сразу, с плиты. Есть рецепты, растянутые во времени. Сначала птицу несколько недель держат в тёмной коробке, где насыпано зерно. Можно и в клетке. Но тогда надо выколоть ей глаза.  

-  Ужас какой!

Они даже не сразу поняли, кто это сказал, и оба заоглядывались, откуда этот незнакомый голос.

- А! – обнаружив источник звука, миллионер с досадой бросил спутнице: – Заткнись.

И тут же сам себя перевёл:

- Шат ап!

Чувствовалось, что ему этот англицизм нравится из-за циркового, укротительского «ап!».

- Задача – убедить овсянку, что ночи стали длиннее. Значит, скоро зима. Тогда она начинает жрать без остановки, чтобы приготовиться к перелёту. Они нежные, им, видите ли, даже во Франции холодно, улетают в Африку.  Ест и жиреет. А когда разжиреет, её топят в коньяке.

- Ужас какой! – повторил тот же незнакомый голос, но теперь они сразу поняли.

- Замаринуют живьём в коньяке, а потом ощиплют и зажарят. Говорят, в мясце чувствуются все коньячные нотки… и вкус инжира. Не знаю, не пробовал.

- А китайцы воробьёв едят, - сказал миллионер. - Я был, тоже ел. Лежит на тарелке такая игрушечная курочка, румяная, выставила вперёд лапки, из каждой лапки торчит косточка, берёшь за неё…

- С воробьями, наверное, проще, - не согласился ресторатор. – Хотя бы морально. Или хотя бы быстрее.

- Ужас, ужас - бормотала девушка себе под нос.

Чтобы не дожидаться очередного циркового «Ап!», ресторатор заговорил, прибавив громкости:

- У меня на даче… У меня есть дачка – полтора этажа, ничего этакого, особенного… У меня на даче  залетела синица в мансарду. Через продух. Духота там под крышей, вот в полу доска и вынута над террасой, она с террасы через эту щель и залетела… Забилась под стропила, не смог выгнать: боится и прячется. Оставил ей и зерно, и сало, и воду, а через день прихожу – лежит трупик, мумия, сухая такая, как пепел, серая, не весит вообще ничего, просто горсточка перьев, можно сдуть с ладони. Умерла, не найдя ту щель.

- Ужас, ужас, - повторяла спутница миллионера. Может быть, она что-то такое прочитала в своём айфоне.

- Ну, не дура? – усмехнулся миллионер. -  Умеешь забраться – соображай и как выбраться. Я у вас как-то встретил Гольмана…

- Да, он бывает, - сказал ресторатор.

- Ну, больше не зайдёт. Встрял в дело, в котором не смыслит. И не выбрался. Наверно, в столовке теперь какой-нибудь с липкого подноса жрёт. И то – пока. Впереди ещё - баланда…

- Кошмар, - прошептала девушка.

- Не перебивай, когда взрослые разговаривают, - сказал миллионер, хотя девушка была не так уж и юна. (Правильно. Если ты миллионер рублёвый, знай меру).

- Ладненько, - сказала она, поднимаясь со стула. - Я отойду.

- Попудрить носик? – спросил ресторатор ей в спину.

- Она не из таких, - по-своему понял его миллионер. – У меня с этим строго. Мои люди её проверяли. Никаких таких веществ.

- Да, она хорошая, - сказал ресторатор почти равнодушно.

- Если на то пошло, я тоже кое-что дарю ей, - сказал миллионер. -  Я дарю ей ощущение молодости, преумноженной соседством со мной.  Это как если бы ей было восемнадцать, а мне сорок. А ей уже далеко не восемнадцать. Жемчуга на ней видели? Не какая-нибудь подделка китайская. Так это - мои на ней жемчуга.

А, так вы и есть Унионид Маргаритифера, двустворчатый моллюск,  вот как вас зовут, - хотел бы сказать Ресторатор. «Как?» - переспросил бы моллюск, и вместо сарказма вышла бы опять лекция. Ни к чему, ни к чему.

- Я правильно понял, что этих овсянок попробовать у вас можно, но надо заказывать заранее?

- Нельзя, - сказал ресторатор. - Это умел только один мой повар. За такие умения его и держал, а вообще…  Вообще он в армии служил механиком-водителем, долго служил, по контракту, и всё время казалось, что руки у него пахнут соляркой и этим… солидолом? Для повара это плохо. Повар не должен пахнуть, совсем ничем. Повар должен быть, как вода…  Впрочем, не важно. Его у меня на кухне теперь всё равно нет.

- Уволили за запах?

- Ну, что вы. Он, видите ли, не просто бывший «контрабас», а ещё и при «мужике»…

- В смысле?

- Ладно, забудьте. В общем, мобилизация. Не знаю уж, кем он там.

- Не жалко вам?

- Чего?

- Ну, что повара забрали.

- Он сам.

- А вы как к этому всему относитесь?

- Я?

Ресторатор помедлил. 

(Старший лейтенант, нет? Или капитан уже? Запасной. Про запас. Если настоящие кончатся).

– Я офицер запаса, - сказал ресторатор коротко и посмотрел на миллионера.

- У меня язва, к сожалению, - сказал тот.

(И порок сердца, - мысленно продолжил ресторатор. -  И ишиас, и подагра, и радикулит. И, кажется, даже плоскостопие на сдачу. И ты даже никуда за справкой не ходил – сами домой бумажку с печатью привезли).

- Так что на овсянок мы заказы не принимаем сейчас. Остались только маски…

- Маски?

- А, нет, не то, что вы подумали, не как у ОМОНа, не балаклавы. Тоже чёрные, но такие, знаете, для сна. Какие надевают на глаза люди в самолёте, устраивают себе личную ночь посреди дня. И ещё критики ресторанные, когда блюда пробуют – чтобы ничто не отвлекало. И едоки овсянок.

- И зачем?

- Не знаю. Наверное, чтобы стыдно не было.

- Ну уж, - усомнился миллионер. – Какой тут стыд? Причём тут?

Он пригубил коньяк.

Коньяк – напиток в самый раз для долгих пауз.

- Не хотите ли? – спросил миллионер.

Он сделал глоток побольше, почмокал и признал:

- Да, не так уж плохо. Присоединитесь? Она свой не трогала. Наверно, считает, что это слишком крепко для девочек. Давайте?

- Нет, - сказал ресторатор.

- Не пора бы ей уже? – миллионер обернулся на теряющийся в тени выход из зала.

- У девочек это – долго, - примиряюще заметил ресторатор.

Он перебирал в памяти байки, которыми можно было бы скрасить и затянуть паузу, и не мог ничего вспомнить.

Миллионер уже поднялся со стула.

- Неудобно вроде, - сказал ресторатор, но тоже поднялся и пошёл.

В коридорчике, ведущем на кухню и к заднему крыльцу, за дверью дамской комнаты вода негромко позванивала о фаянс.

- Ну, открывайте, - сказал миллионер.

- Я? – удивился ресторатор.

Подскочивший официант постучал в дверь и тут же её приоткрыл – чуть-чуть. «Бабочка же!» - с ненавистью посмотрел на него ресторатор.

Миллионер толкнул ногой дверь. Пустая дамская комната пахла лавандой и немножко – водопроводной хлоркой. Створки, за которыми прятались интимные троны, были распахнуты. На кране умывальника висела нитка жемчуга. В раковине, под струёй воды, лежал тюбик помады, облепленный радужными пузырьками.

- Не понял, - миллионер выглядел по-настоящему растерянным.

- Фрр! – сказал ресторатор.

- То есть?

- Вы что, не слышали никогда, как они взлетают? Нашла птичка щёлку.

- Какие вам тут шутки? – буркнул миллионер.

Он выхватил из кармана спасительную соломинку нашего времени. «А я говорю – найди!» - кричал в трубку миллионер. Трубка что-то басила в ответ.

Ресторатор подумал и тоже достал телефон. Он быстро нашёл нужный контакт в «Недавних».

- День добрый, - сказал мобильнику ресторатор. – Вы ещё не передумали покупать маленький ресторанчик? Скромное, но налаженное дело – помните?

Сергей БРУТМАН